Петр Мамонов провел творческий вечер 13 января в небольшом столичном клубе “Меццо Форте”
Изнеженные натуры, собравшись на концерт основателя “Звуков Му”, изрядно рискуют. Из-за обилия зрителей пребывание на таком мероприятии чаще всего превращается в сущее мучение. Но на этот раз все было по-другому: видимо, сказалось постновогоднее безденежье и почти полное отсутствие рекламы. По клубу можно было передвигаться свободно, а желающие присесть без проблем находили себе места. Зато в клубе можно было наблюдать совсем уж, казалось бы, случайных людей, среди которых особо выделялись гламурные девушки в высоких сапогах и жеманная особа в костюме то ли невесты, то ли Снегурочки.
Шоу Петра Николаевича началось еще до концерта. Отстраивая звук, Мамонов свободно прохаживался по залу своей “скользящей” походкой и деловито советовал помощникам заземлить провод, привязав его к батарее. “В 1971 году звук был такой же. Ничего не изменилось. Бог на нашей стороне”, – с довольным видом заметит он потом в ходе концерта. Большую щепетильность артист проявил при постановке сценического света. Мамонов последовательно отбраковывал все более-менее привычные варианты освещения – и удовлетворился лишь тогда, когда остался луч, который визуально довел его до кондиции “зелененького”.
На протяжении всего концерта Петр Мамонов несколько раз переодевался в непрактичные наряды. Сначала он появился в черных очках и светлом плаще и исполнил в таком псевдошпионском образе жизненную песню “Аэробус любви” – о пенсионере Викторе Игнатьевиче, провалившемся под лед прямо в лыжах, но выбравшемся обратно живым и невредимым, и о себе, любимом, дошедшем до чистоты сердечной. “Как же мне прожить наступающий день!” – жалобно взывал он в финале этой многослойной композиции.
Столь же многослойной выдалась и энергичная баллада про любвеобильную девушку Марину, которая сравнивалась в тексте со сладким яблочным пирогом. Яблоко – библейский символ искушения, поэтому попадание было стопроцентным. А слоеным пирог оказался потому, что похотливая Марина привыкла встречаться с несколькими дружками одновременно…
В каждую новую песню хотелось жадно вслушиваться, ибо житейская фантазия Петра Николаевича по-прежнему неистощима. Но отдельные перебравшие с алкоголем зрители вникать ни во что не желали и требовали хитов. Мамонов пошел ретроградам навстречу, сыграв для них и “Досуги-буги”, и “Серого голубя”. Однако возмутители спокойствия нашли себе новую забаву. До самого конца вечера они выкрикивали: “Петя, танцуй! Ну, ты же танцевал раньше!”.
Несмотря на это, Мамонов оставался благожелательным и словоохотливым. Несколько раз от поздравил зрителей с Новым годом. “Раньше Новый год отмечали в этот день, когда порядок был, – добродушно принялся он накидать. – А еще раньше Новый год встречали 1 сентября! И это было самым правильным вариантом. Созревал урожай, поспевало молодое вино. Можно было праздновать с соседом с чистой совестью, вкушая от плодов своих”.
Не обошлось и без чтения коротеньких стихов, которые автор величает “закорючками”. Сменив очки на шляпу, Мамонов гордо заявил, что теперь позиционирует себя как писатель. Опусы мэтра становятся все лаконичнее, некое стихотворение вообще состояло из трех слов: “Вадим ходит один”. Произведение под название “Труды” выглядело так: “Крот вырыл яму – и ушел”. Продемонстрировал Мамонов даже образчик детской лирики:
Слепни
Захотели покататься –
Сели на переднее стекло.
Данный стих был рекомендован автором для чтения детям, пребывающим в утробе, поскольку характер формируется уже в этот период.
На прощание Мамонов сыграл попурри из старых песен, но отпускать исполнителя никто не собирался. Вернувшись, он заявил, что сейчас исполнит новый хит, коим на поверку оказался забойный рок-н-ролл с одной лишь строчкой “Картофельное пюре – е!”. Фраза эта повторялась с разнообразными интонациями – от восторженных до презрительных. Ну, как тут было не вспомнить известный анекдот о собаке, которая, каждый день подходя к миске, на разные лады восклицала: “Ооо, гречка!”.
