Знаменитого музыканта Вячеслава Бутусова называют нелюдимым человеком. Такой он и есть, нелюдимый и надутый, и ему стыдно от этого… А еще он сравнивает себя с парусником, который несет ветер. Ему уже 46, но взрослым он так и не стал.
– У тебя, пока мы не виделись, случились важные события. Ты раньше жаловался, что не сделал очень важных вещей в жизни: не построил дома, не посадил дерево, не родил сына…
– Да, было дело, – рассказывает Вячеслав “Российской газете”.- Один из пунктов я выполнил. Может быть, и главный. Потому что родить сына – эта такая вещь, которая от нас не зависит. Посадить дерево – тут было бы желание! Даниил, мой сын, ему год и шесть, вечером без напоминания поднимается в мансарду и там бегает. Потому что сосед снизу попросил вечером не шуметь, он встает в 5.30.
Вячеслав Бутусов
– У тебя уже четверо детей! Сын у тебя бутуз? Во втором значении слова. Ну, в смысле крепкий парень.
– Да… А что, еще есть значения?
– Конечно. Первое значение слова бутус (бутуз) – “хмурый, надутый, необщительный человек или же толстый, низкорослый”.
– Ну такой я и есть внутри. Надутый. Меня тут как-то попрекнули: ну хватит уже тебе быть нелюдимым. И мне так стыдно стало… Настолько точно сказано! Как укол: больно, но полезно.
– А, типа ты сильно умный, не ходишь никуда.
– Да-да… Отстраняюсь… Все мы, художники, такие. Любой мечтатель – художник.
– Только мечтатель не фиксирует.
– А ты уверен, что это надо – все фиксировать?
– Нет, кстати… А я себя чувствую парнем 23 лет. Молодым таким, стройным. И, смотря в зеркало, удивляюсь: что это за мужик?
– Ты себя помнишь таким? А я нет… Но иногда бывают просветы, и я вспоминаю моменты из детства, из юности. Они дают возможность понять, что не так все плохо. За 45 лет немало такого накопилось, чему можно порадоваться.
– Кстати, Слава! Привет тебе от Балабанова. (Живете в Питере, а связь у вас через меня…) Он мне сказал, что стоял у истоков русского рока. Не веришь, говорит, спроси у Бутусова. Будто бы это с его подачи ты сделал “Разлуку”. Вы как-то шли пьяные по Свердловску, он спел “Разлуку”, и тебе понравилось… Вот я и спрашиваю…
– Подтверждаю. Только, кажется, это не на улице происходило, а на квартире у Лехи. Это единственное место было в городе, где мы собирались. Ему выделили персональную жилплощадь, мать помогла, и там собиралась свердловская элита, музыканты.
– Это была роскошь – все равно что теперь иметь свой ночной клуб… А теперь все уехали из Свердловска…
– Нет, “Чайф” остался. Ну, и умер кто-то…
– Умерших тоже надо считать выбывшими из Свердловска. По уважительной причине. А если б вы там остались, каким бы он был?
– Да таким же. А вот мы бы…
– Вы бы, конечно, были другими…
– Как важны были тогда записи! Помню, Балабанов только вернулся из Англии со стажировки, и у него была кипа пластинок, каких нет ни у кого. И мы приходим к нему, сидим, слушаем… Английского мы не знали, отдельные слова только выхватывали, типа: “ай лав ю”. Но пытались считать информацию. Не только слова и музыку. Мы думали: почему такие интонации, почему тут так орут? Мы тогда это все впитывали, как губка…
– Ты где-то сказал, что тебе открылось новое звучание песни “Я хочу быть с тобой”. Религиозный смысл.
– Ты знаешь, это скорее пижонство. Да, я иногда говорю какие-то вещи, но ведь применительно к ситуации! А не вообще… Но вот ты сейчас напомнил, и я сразу как будто в микроскоп посмотрел… и увидел, что действительно, я по-другому стал на эту песню смотреть! Я перестал над ней глумиться. Вместо того чтобы всю жизнь благодарить судьбу за то, что со мной произошло, я глумился! Я считал, что я корявый. И все остальное корявое. Я уродовал все, что происходило со мной. Причем уродовал непонятно для чего и для кого, никому это не нужно было!
– Как никому не нужно? Люди же слушали тебя… Стало быть, соответствовало музыке времени.
– Нет, мне тогда казалось, что если группа Led Zeppelin существует, то по сравнению с ней все, что мы делаем, убого. У меня было неблагодарное отношение к тому, что происходило. Я не видел в своих песнях того, что видели другие. Мне казалась мелкой околомузыкальная деятельность.
– А мы ее продолжаем считать музыкальной.
– Да-да! Люди считали это достижением, а мне казалось, что это ошибка. При этом я задумывался вот над чем. Существует группа “Кино”, да? Я с удовольствием ее слушал, еще когда Виктор был… с нами, слушал с пиететом, искренне, не вдаваясь в подробности. Но рядом всегда находились люди, которые говорили: “Ну, это просто питерский понт и стеб”. Группа “Кино” приехала в Свердловск и выступила. Наши рокеры – а рок-клуб только начинался – сказали: “Ну что это такое? Где рок? Это не рок!” Тогда относились к дифференциации в музыке более пытливо…
– На сцене тогда было мало действующих лиц, и можно было всех рассмотреть.
– Да-да, да-да! А теперь такой разброс…
– И все-таки расскажи про твое новое прочтение смысла песни “Я хочу быть с тобой”. Музыкальные критики столько говорят с твоих слов.
– Я в разные моменты отношусь к разным вещам по-разному. Я тогда вообще не понимал, о чем это песня! Я не внушал никакой подтекст – ни себе, ни другим. Мне просто нравилась песня. Для меня это было наитие: ты чувствуешь, что это близко, и ты хочешь, чтобы это было рядом с тобой. Меня мучила эта песня, могу тебе сказать. Долго. Нет, я не то чтобы не понимал, и не старался понять, просто жил интуицией. Меня мучила эта песня в том смысле, что это, конечно, танго.
– Чем плохо?
– Ну тогда в Свердловске было строго: либо музыка – кабак, либо хард-рок. Жестко. И ничего промежуточного.
– А это куда отнесли?
– Кабак. Я и не спорил…
– Расскажи про Кормильцева.
– Что про Кормильцева? Это был наиталантливейший человек. Мы с ним познакомились только потому, что оба были одинаково несчастливы. Но несчастны были по-разному.
– Как художники, которые чувствуют несовершенство мира?
– Ну да, ты прав. Вот если бы мы сейчас сидели тут – ты, я и Илья, да? – то мы, может, нашли бы для этого какие-то внятные определения. Но теперь, без него, можем только строить предположения. Я могу про Илью рассказать мно-о-го… Мы свой проект не рассматривали как коммерцию. В том смысле, что не ставили задачу настричь побольше. Задача была делать хорошие песни. Но тем не менее получилось, что группу “Помпилиус” каким-то образом раскрутили до такой степени, что она гремела! “Нау” и “Ласковый май” параллельно существовали, были на одном уровне. Я имею в виду по популярности, по деньгам.
– Вот в какую компанию ты попал – с “Ласковым маем”!
– Это было неизбежно. Но никто нас не упрекнет, что мы кинулись стричь и чесать, гнать попсу для заработка. Просто Илья всегда находил слова, которые будоражили людей. Он был человеком пытливым. Любил путешествовать. В последний раз, когда мы встречались…
– Это когда было?
– Конец июля 2006 года. Тогда пошла мода делать поэтические вечера. Илья был на таком вечере во Львове. Он рассказал, что был в Перу, ему понравилась творческая атмосфера этого маленького государства, которое, как заноза, торчит в материке. И он предполагал такую возможность – переехать в Перу и сидеть писать там. До этого были похожие планы в отношении Европы – пожить, поработать…
– В общем, в последний раз вы поговорили хорошо.
– Ты знаешь, мы всегда хорошо говорили. Но как только мы расставались, то сразу начинались какие-то обстоятельства, громы, мелкие грозы. А когда мы вместе были – всё в порядке. Мы с Ильей как-то так общаемся…
– Что? Общаетесь?
– Ну да.
– И сейчас?
– Ну да. Должок за мной есть… Я в принципе готов его заплатить. И представляю себе, как это сделать. Но для этого нужно поймать момент…
– А что можно теперь сделать? Сочинить песню?
– Это тоже возможно. Но пока не получается. Вся эта белиберда продолжается после его смерти. Надо, чтоб все улеглось. Мы с ним обсуждали возможность выпуска альбома.
– У меня было очень много друзей, люди, которых я уважал, созидал своей фантазией. Выстраивал образ человека, который рядом и к которому всегда можешь обратиться. Но время проходит, обстоятельства меняются, и какие-то люди исчезают. Они остаются только в памяти. Слава Богу, что в памяти! Некоторые просто уходят в забвение.
– А кавалергарда век недолог. Почему?
– Кавалергард – это что такое? Ты, значит, должен быть всегда на подхвате. Вот я тебя вижу – я тебя помню. А память коротка. Ведь вокруг нас такая стружка снимается постоянно, даже когда мы этого не замечем… Что мы просто не успеваем это впитать.
– Значит, для тебя это не случайная поговорка: с глаз долой – из сердца вон?
-Ну что я тебе могу сказать? Иногда происходит обрыв души, и я думаю: “Как же я этого человека близко подпустил, как стало возможно? Вроде замечательный человек был…” Но бывает, ничего не поделаешь.
– Идет борьба нашего детского пиратства и романтизма с нашим взрослым состоянием. Это испытание.
– Ты стал взрослым?
– Нет. И ничего не могу с этим поделать. Все, что могу испытать, – это безответственность. Я просто парусник… Сдувает меня. Я не наивный человек, придуриваюсь, но иногда я в таком восторге пребываю! Я ничего не сделал, а все говорят: нет, сделал! Чего такого сделал? Объясни!
– Ну как? Ты классик все-таки.
– Ага, классик. Чайковский… Стравинский…
