Николай Носков перед своим концертом 19 мая в Лужниках рассказал NEWSmusic.ru об общении с Аллой Пугачевой, башкирских народных инструментах, группе "Ария" и своем видении поэзии Гумилева.
– Ваш концерт посвящен Гумилеву? Правда ли, что вы сами хотели снимать фильм про поэта?
– Да, были такие идеи. Но сейчас я приостановил поиски режиссера и сценариста, хотя тут даже и деньги на горизонте начали пробегать. Потому что не нашел пока оригинальной идеи, которая правильно объединила бы все.
– Режиссер найдет.
– Да не найдет он! (Смеется) Тут очень деликатные вещи. Фильм будет насыщен музыкой, и это видение музыканта. Чтобы режиссеру понять это видение, ему нужно услышать музыку и, по большому счету, быть музыкантом. О поэтах вообще у нас не создавали ярких художественных полотен, подобных «Адмиралу». Снимали телефильмы…
Гумилев – непростой человек. Чем глубже я в него вникаю, тем мне страшнее и страшнее становится начинать работу. Когда только взялся, все казалось просто. Но прочитав немалое количество источников, понимаю, насколько он был непонятный и непонятый человек.
– Стереотип таков: Гумилев романтический неглубокий поэт, пишущий про паруса и острова.
– А он постоянно соперничал с Блоком. Была такая история. Блок как-то читал свою поэму «Двенадцать», закончил – в зале шум-гам, много недовольных. Выходит Гумилев, и начинает читать свою лирику – все успокаиваются. А надо сказать, что Гумилев был председателем поэтов Питера. Его сами поэты выбирали. Мы вот, музыканты, понятия не имеем, кто у нас министр культуры. Какой-то чиновник. А Гумилева выбрали сами поэты.
Кажется, что стихи Гумилева просты. Но это если не вникать. В его стихах кругом символы. Их нужно знать, чтобы понимать смысл текста. Он создал новое направление в поэзии – акмеизм. Путешественник, герой войны, его жена – Ахматова. Когда Горький начал писать стихи, он сказал Горькому: «Ты прозу пиши, а стихи не тронь». И Горький его послушался.
Есть поэты народные, а есть национальные. Почему народ любит народных? Потому что они играют на низких струнах. А национальные поэты не опускаются к народу, а народ поднимается к ним, чтобы понять.
– То есть Есенин, в вашей классификации, поэт народный?
– Народный.
– А Пушкин?
– Пушкин – это наше все (смеется). И к нему надо подтаскивать за уши. Казалось бы, все просто – но как глубоко. Гумилев сам себя создал, приписывал себя к розенкрейцерам, намекает на масонские связи. А с Пушкиным все в порядке – он и в обществах тайных состоял. Одни его серебряные наконечники чего стоили – чтобы не ломать длинные ногти, он надевал наконечники, и в них ходил на рауты. Такой хиппарь…
– Интерес к Гумилеву начался с песни на его стихи?
– Еще в 1993 году я записал романс на стихи Гумилева. Это была попытка сделать что-то с симфоническим оркестром. Баллада с блюзовыми гармониями и под оркестр. Но я чувствовал, что это сделано не для тех людей и не на той земле.
Когда мы приехали в Америку, встретили великого музыканта Заппу, и он сказал: «Вы из России, у вас огромное культурное наследие. Вам нельзя, как шведам, играть американский рок. Надо, чтобы сразу слышали – это русский рок!». Чем ты более выключаешь свои корни, тем менее ты интересен миру.
– Почему тема корней так и не получила развитие в нашем роке? Молодые музыканты страшно далеки от этой темы.
– А это очень тяжело. Сделать рок так, чтобы в нем проглядывала этника. Ведь этнической музыки много. Легче либо похабно переделать русскую песню в стиле хард-рок, либо процитировать "Калинку-малинку". Получается бред.
Когда я записывал свой альбом, все полтора года искал какие-то звуки дракончиков, что-то духовое. Перепробовал уйму инструментов. Пока в Башкирии не нашел национальный духовой инструмент курай. Только тогда начал запись альбома.
– Вы сотрудничали со Старостиным?
– Нет, вместе мы не записывались, но я Сергея прекрасно знаю. Как-то Стас Намин повез на гастроли русских музыкантов – меня, «Моральный кодекс», «Агата Кристи» и свои «Цветы» со… Старостиным. Было очень забавно – музыканты играют, Старостин все дует в свои дудки, потом попоет что-то, опять дует… Все-таки такие вещи надо готовить очень вдумчиво. Этнический инструмент должен дозированно играть там, где это нужно. А не так, что вышел Старостин, взял дудочку, и играет без остановки. Его не остановить.
Я даже на этнические фестивали перестал ходить. Они играют и играют – не могу понять, что они хотят сказать. Дуют без конца, подвизгивают – вроде народное, но к чему… Не знаю, может быть, сейчас молодые подросли, что-то изменилось.
Народные мотивы должны быть очень аккуратно, уместно вставлены в современную музыку. Тот же Прокофьев или Чайковский использовали народные мотивы, но их внимательно слушаешь, разгадываешь – на какой основе это сделано.
– В своем новом альбоме вы тоже что-то этническое будете использовать?
– Звук курая теперь ко мне прилип, прикипел. Мне часто предлагают какую-то дудочку добавить – то жалейку, то еще что-то. Но это все не мое. Я слушаю дудук, и мне плохо становится. Он же ритуальный, похоронный инструмент.
Мы с 60-х годов долбим народ американскими стандартами – рок, поп, все одно и то же. Появился дудук – давай его все использовать. Но народ надо же подготавливать, просвещать – что это за инструмент, для чего он используется.
– От артиста разве это не зависит? Нино Катамадзе работает в жанре непопулярном, но собирает уже огромные залы.
– У нас сейчас был тур «По пояс в небе» из 32 городов. И концерт в Лужниках – завершающий, отчетный. В Москве я уже играл юбилейный концерт, а играть одно и то же – неприлично. Поскольку работа над фильмом все-таки идет, и написано несколько песен для саундтрека, – они будут сыграны с большим оркестром.
Я всю жизнь в рок-н-ролле. Но как начал работать с большим симфоническим оркестром, все эти рок-н-роллы уже… (Улыбается). После таких возможностей, которые дает оркестр, возвращаться к дисторшену как-то странно. Может быть, в возрасте дело? Все-таки рок-н-ролл – музыка молодых. А когда внутри тебя все меняется, и отношение к людям меняется – сидеть на дисторшене… А в оркестре есть форте, есть пиано.
– То есть будет буржуазный такой концерт?
– Да, сидячий партер будет обязательно. А танцпартера не будет. Потому что слушать надо, а в ногах правды нет.
Сейчас я пишу новый альбом, и так слияние рока, фанка, поп-темы, этники. Были на Дальнем Востоке, на другой стороне реки – Китай. Стоило мне постоять полчаса, как родилась песня с китайскими какими-то мотивами. Проникновение идет мгновенно. Сел на гастролях, и написал. Кстати, на стихи Гумилева – «Лес».
Думаю, я выпущу мини-синглом несколько треков на стихи Гумилева с оркестром, не дожидаясь фильма. Там еще надо продумать тему проникновения этники в звучание симфонического оркестра. Перкуссия, курай, что-то струнное…
Когда играют барабаны и электрогитары, они оркестр все равно на задний план уводят. Для пафоса можно и с сифоническим оркестром – пусть сзади сидят, но это как-то странно слушается. Но мой акустический альбом был написан именно для оркестра. Мы пытались переложить струнные на клавишные стринги, но не получилось выразительно сделать, – а фальшивку делать не хочется. Лучше выйти и спеть под минус.
– Новый альбом будет вновь балладным?
– Нет, этот будет пожестче. И посерьезнее, чем «Паранойя». Будет рок-фанк, он почти не представлен в стране.
– Потому что непопулярен.
– Это как сделать. У нас и блюз непопулярен, я сам не могу слушать, как у нас его играют. У нас любят играть под кого-то. Группа «Ария», например.
– А что, разве ваш альбом «Паранойя» не была так же сделана под «фирму»?
– Там есть собственное прочтение. Идеи все были мои. Когда я работал с Пригожиным, он даже не знал, какую музыку я пишу. Записываю трек «Дышу тишиной», идет сведение – играют скрипки. Он звонит: «Алле, Коля! У вас там что, похороны?»
– Это был шаг в сторону актуальной музыки.
– Очень часто музыканты, уходя из группы, часто продолжают петь то, что они пели в группе. Я, уйдя из «Парка Горького», не пел ни одной песни из его репертуара. Не вижу смысла. Когда ты участвуешь в группе, то всегда находишься в творчестве под давлением. Есть конкретный соло-гитарист, и соло гитары там по-любому должно быть. Обойти его нельзя. И так со всеми. За годы в рок-н-ролле меня это задолбало по-страшному. Пишешь песню, и не можешь вставить туда ни одного нового звука.
А эти соло, они обычно совершенно пустые. Какое-то количество тактов визжит эта гитара, – чем быстрее, тем лучше. Отдельно песня, отдельно соло на гитаре. Найдите у нас гитариста, который сыграет на мандолине!
Самое приятное в сольной карьере – возможность эксперимента. После ухода из «Парка Горького» я кинулся в эксперименты с компьютером. Меня даже называли Хемикал Носков. Иногда переслушиваю те треки, – они не могли стать популярными. Потом я понял, что публика ждет от меня живого исполнения, и воспринимает меня как вокалиста с живыми музыкантами.
– Сипотца в тембре голоса была с детства?
– Она у меня на верхних тесситурах появляется, я же не хриплю, как шансон. Сидят, как на унитазе, выдавливают каждую ноту… А я в свое время хотел поступать в Ленинградскую консерваторию, у меня баритональный тенор. Внизу я могу доставать низкие баритональные ноты, а наверху пою тенором.
Как-то пел на сцене, пошел наверх, и вдруг пошла сипотца. Потом прошла, потом снова началась. И я понял, что это так мой голос настроился. Таким ему быть.
Под Рэда Стюарта я петь не пытался. Но взять что-то хорошее у него, у Планта, у Ковердейла – это мои учителя. У них я понабрался умению петь блюз. Меня одно время называли русским Ковердейлом. Меня это жутко обижало, и я принялся каленым железом выжигать из себя этого Ковердейла. Кстати, я встречался с ним в Америке. Потом как-то показывал его гитаристу свою песню, он сказал мне: «Если бы Дэвид услышал эту песню, ему бы очень понравилось».
Когда я ехал в Америку, у меня не было комплексов неполноценности. Я пел дуэты с Клаусом Майне, Бон Джови. Был такой же кайф от пения, как и на русском языке. Когда мы пели дуэтом с Бон Джови, в это время в студии была Шер. Она была в шоке. Нашла в моем голосе что-то свое, начала говорить про какого-то американского певца, который был очень талантливый, но рано ушел из жизни из-за наркотиков, говорила, что я очень на него похож.
– Из-за чего все же распалась группа «Москва»?
– Нам не давали делать концерты. Запрещали. Постоянно на концерты приходили какие-то контролеры, соглядатаи. Потом заходили в гримерку и выговаривали: «Что же ты так эмоционально поешь? Так нельзя, надо поспокойнее».
Тухманова задолбали со всех сторон. Мы работали в Сочи, забежала в гримерку старушка и начала причитать – дескать, вы Тухманов, написавший «День победы», а поддерживаете каких-то фашистов. Тухманов сдержанный человек, но он эту бабушку выставил за дверь…
И среди артистов было непонимание. Надо же понимать, что такое в те годы был Тухманов. Спеть его песню значило стать звездой! Помню, в студию, где писалась «Москва», зашел Лев Лещенко. Послушал, и с таким недоумением спрашивает у Тухманова, – неужели он пишет все песни для одного вокалиста. Тот объясняет, что это группа, единый проект. «Ты пишешь все песни для одного?!!» Такая была реакция.
В итоге мы сольно отыграли всего три дворца спорта – в Липецке, Сочи и еще где-то. Тухманов как-то собрал нас, и сказал, что не может больше стоять броней за нас. Группу распускаю, а тебе, Коля, есть предложение – давай сделаю из тебя сольного артиста. Он написал балладу на стихи Маяковского, посмертную записку «Любит не любит, я руки ломаю». Она один раз вышла в телепередаче «Музыкальный киоск», и нас запретили опять.
Вышла статья в «Советской России» под подписью знаменитого кукольника Сергея Образцова о том, что таких песен не должно звучать вообще. И меня сразу закрыли. Тухманов сказал, что ничего не может больше для меня сделать. Дескать, голос у меня неудобоваримый для нашего времени.
У меня начался период андеграунда. Сидели по подвалам, играли что-то для себя. Время было непростое. Та же «Машина времени» была же не рок-группой, а все-таки ВИА. Их гоняли за тексты, а не за музыку. К музыке никаких претензий не было. А у нас тяжелая музыка.
– Это же были годы создания «Арии».
– Так это я ее создавал, в том числе. Был такой директор группы «Поющие сердца» Виктор Векштейн, царствие ему небесное. Он мне позвонил. У него хорошая база на Плющихе – студия, аппарат Динакорд. Мы напились виски, и решили поработать вместе. Алик Грановский был в том составе, а Дубинин появился уже позже. Я-то хотел играть арт-рок. А Алик любил группу Rush, и мы на базе этой общей темы решили с ним делать такой арт-рок. Но потом коллектив стал поворачиваться в хард-рок: бум-бум-бум. Мы долго обсуждали, думали, и я понял, что не получится там играть арт-рок. Договорились, что я ухожу, и создается группа «Мастер». Потом уже из нее после раскола появилась «Ария».
– Что за история была с Пугачевой?
– Да не было никакой истории. Пригожин мне говорит, что есть идея, чтобы я спел в своей манере песню Пугачевой «Примадонна». Вроде бы Алла Борисовна не против. А потом начнутся переговоры о том, чтобы спеть с ней дуэтом. Это все было уже после того, как она съездила на «Евровидение». Хорошо. Я послушал песню, сделал свою аранжировку.
Пугачева ее прослушала, сделала некоторые замечания – поправить где-то гармонию, еще что-то. И все. На этом все закончилось. В альбом вошла версия с исправлениями, которые просила сделать Пугачева. Там ничего глобального не было, косметические исправления, но и их она заметила. На этом все и закончилось. В свои проекты она не приглашала меня никогда.
Мы встречаемся иногда за кулисами. Как-то встретились, она спрашивает – ты так и ездишь по стране с симфоническим оркестром? Да, говорю, так и езжу. А я так хотела сделать проект с оркестром, говорит Пугачева, но времени все не хватало. Не хватало, не хватало, так все и ушло.
– Почему из телеверсии юбилейного концерта Тухманова вас вырезали?
– Тухманову навязали там много артистов, объяснив, что это необходимо для показа концерта по телевизору. А меня он пригласил лично, попросив спеть ту самую песню на слова Маяковского. Я пел, зал принял отлично. Потом смотрю телевизор – меня вырезали. Позвонил Тухманов – сказал, ему так стыдно, но ничего поделать нельзя. Он ничего не решает.
– Нет мысли воссоединить «Парк Горького»?
– Такие предложения регулярно поступают. Но что петь? «Парк Горького» уже здесь, по возвращении в Россию, выпустил три или четыре альбома. Я не вижу ситуации, в которой я обязательно участвовал бы. В Москве или Питере я мог бы выйти, спеть две песни – символически поучаствовать. Но ехать в тур из-за двух песен, и сидеть остальное время за кулисами, – мне не очень интересно.
Есть и другой момент. Когда у меня был юбилей, я же собрал «Парк Горького», правда, без Маршала. И когда начал петь «Bang!», то вдруг почувствовал, как далеко от меня эта песня. Насколько она меня уже не трогает. Пропел, и сам спрашиваю себя – чтобы это было? Прилетело ко мне что-то из прошлой жизни, на английском языке…
– Почему вы никогда не поете песен из фильма «Остров погибших кораблей»?
– Да, не поются как-то. Такая же история с «Дельтапланом», песней Леонтьева. Я спел ее как-то на «Старых песнях о главном». И вот недавно приезжаю на гастроли в Донецк, отыгрываю концерт, ухожу. А из зала начинают скандировать? «Дельтаплан!» Я даже не сразу понял, что это. Оказывается, именно эту песню хотели услышать. Надо же!
– Как получилось записать гимн России?
– Гимн – это гимн. Нельзя просто так петь его, как остальные песни. Надо, чтобы оркестр стоял за спиной, и по-другому все выглядело. А было так: принес песню «На меньшее я не согласен» на «Русское радио». Архипов мне говорит, что гимнов мы не ставим, но у меня есть шанс. Если за неделю запишу гимн России, то он зазвучит сразу на шести радиостанциях. К ним пришел тогда такой заказ из Кремля. В шесть утра чтобы звучал гимн России.
Я начал думать, как его сделать. Вставил этно-тему, отпел. И довольно долго ее крутили. На концертах я ее не пою. Ну, как гимн петь на концерте? У меня есть песни, которые поднимают зал без всякого гимна.
– Вы вошли в состав жюри на конкурсе молодых исполнителей «Империя музыки». Помогаете молодым?
– У нас нет школы для молодых музыкантов. Нет такой школы, как Беркли. Я хотел сделать в России филиал Беркли. Связывался с ними, получил от них письмо. Но у нас все должно давать доход. Там платное обучение. Они дадут педагогов, дадут музыкантов для мастер-классов. Но там жесткие требования – размер помещений, техническое оснащение. Пока не получилось создать, но я надежды не бросаю.
У нас многие музыканты даже английского не знают. Как можно играть американский рок, и не знать английского? Встречаешь любого финна, – он разговаривает свободно.
Совсем же нет грамотных музыкантов. Вот уходит от меня по какой-то причине музыкант, – я не могу найти ему замену. Приходят на кастинг лучшие музыканты в стране, – но они не понимают, что они играют. В стране невозможно найти классного барабанщика или классного басиста. Не нужны звезды, но нет просто среднего класса музыкантов!
Как-то из Гнесинки мне звонят, и говорят, что объявился у них некий Легран, который под мое имя создал платный класс, где обучает музыке. Он все обещает, что вы придете к нам, а вы все не идете. Да я понятия не имею, кто это! А они ему в Гнесинке дали помещение, он деньги собирает… Чему-то научил, они теперь сами могут преподавать. Ну, бред какой-то!
Думаю, надо выписывать педагогов из-за границы с условием, что они должны за определенный срок подготовить себе замену. Научить наших, чтобы уже наши могли учить. Думаю, когда-нибудь все-таки удастся реализовать эту задумку.
Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.
ДЗЕН
Телеграм