Сердце матери не камень. Но на прощании с известным режиссером и телеведущим Тиграном Кеосаяном место, предназначенное для его 86-летней матери, легендарной актрисы Лауры Геворкян, так и осталось пустым. Эта зияющая пустота в траурном зале породила больше вопросов, чем могли дать ответы самые близкие. Что это — трагическая немощь сломленной горем и болезнями женщины или молчаливый протест против той, кто взял на себя роль распорядителя не только в жизни, но и в горе — ее невестки Маргариты Симоньян?
Смерть Тиграна Кеосаяна 26 сентября 2025 года стала шоком не только для его семьи, но и для всей страны, привыкшей видеть его на экранах — ироничного, яркого, всегда полного жизни. Он был не просто медийной фигурой, он был связующим звеном между двумя эпохами и двумя невероятно сильными женщинами: его матерью, звездой советского кино Лаурой Геворкян, и его женой, одной из самых влиятельных фигур современных российских медиа, Маргаритой Симоньян. Его внезапный уход оборвал эту связь, обнажив тихий, но от этого не менее разрушительный конфликт, который зрел за стенами их дома.
Пустое место у гроба
Церемония прощания собрала сотни людей: коллег, друзей, поклонников. В атмосфере всеобщей скорби одна деталь резала глаз и леденила душу — отсутствие главной скорбящей, матери. Официальная причина была названа сразу: подорванное здоровье 86-летней Лауры Ашотовны не позволило ей вынести это страшное испытание. И в это легко поверить. Пожилая женщина, чье сердце уже было однажды разорвано потерей старшего сына Давида, теперь хоронила младшего. Какое здоровье выдержит такой удар?
Однако в информационном поле почти сразу же всплыла другая, более сложная и неоднозначная история. Всплыли старые признания самой Маргариты Симоньян. Оказалось, что пока Тигран, по некоторым данным, находился в коме, а семья отчаянно цеплялась за надежду, Симоньян вела собственную войну — войну за жизнь своей свекрови. Она применяла методы, которые сама же позже описывала как ультимативные.
«Жить через не могу» — вот девиз, который она пыталась привить убитой горем матери своего мужа.
Именно этот факт заставил многих посмотреть на отсутствие Лауры Геворкян под другим углом. Не было ли это давление последней каплей? Не стал ли отказ прийти на похороны единственным способом отстоять свое право — право на безмерное, всепоглощающее горе, которое не подчиняется ультиматумам и приказам?
Две матери, два взгляда на горе
Чтобы понять глубину этой драмы, нужно взглянуть на ее главных героинь. Они обе — матери. Обе — невероятно сильные личности, прошедшие свой путь к успеху и признанию.
Лаура Геворкян — воплощение ушедшей эпохи. Звезда фильмов своего мужа, легендарного режиссера Эдмонда Кеосаяна, она была символом женственности, мудрости и достоинства. Ее жизнь — это история не только оглушительного успеха, но и тихой, невыносимой боли. Много лет назад она уже похоронила одного сына, режиссера Давида Кеосаяна. Эта рана никогда не заживала. Для нее, представителя поколения, где эмоции не выставляли напоказ, но проживали глубоко внутри, новая трагедия могла стать фатальной. Ее горе — это тихий, парализующий океан отчаяния, в котором хочется утонуть, чтобы не чувствовать боли.
Маргарита Симоньян — человек совершенно другого склада. Продукт новой эры, она привыкла действовать, решать, управлять. Ее сила — в движении, в контроле над ситуацией. Столкнувшись с беспомощностью перед болезнью мужа, она, вероятно, направила всю свою энергию на то, что еще могла контролировать — на состояние его матери. В ее мире сидеть сложа руки равносильно поражению. Заставляя свекровь вставать, есть, жить, она, в своей системе координат, спасала ее. «Я ставила ей ультиматумы», — по некоторым данным, говорила Симоньян. Для нее это был акт спасения, проявление жесткой, но действенной любви. Она боролась с горем так, как привыкла бороться со всем в этом мире, — идя напролом.
Два подхода, две философии столкнулись в одной точке невыносимой боли. Для одной — горе это то, что нужно пережить, перетерпеть, возможно, спрятавшись от всего мира. Для другой — это враг, которого нужно победить активными действиями, не давая ему поглотить себя. И Тигран был тем мостом, который позволял этим двум мирам сосуществовать. С его уходом мост рухнул.
Реакция окружения: от сочувствия до осуждения
Общество, наблюдающее за этой драмой, раскололось. Социальные сети взорвались тысячами комментариев, разделившихся на два непримиримых лагеря.
Одни бросились защищать Маргариту.
«Она — кремень!», «В такой ситуации кто-то должен взять себя в руки и тащить на себе всю семью», «Если бы не она, свекровь бы просто угасла».
В Симоньян увидели образец стойкости, женщину, которая в момент личной трагедии думает не о себе, а о том, как спасти близких, пусть и жесткими методами.
Другие были шокированы и возмущены.
«Как можно ставить ультиматум матери, теряющей сына?», «Это не сила, это жестокость и тотальный контроль», «У человека нужно отнять последнее — право на горе?».
В ее действиях увидели не заботу, а проявление власти, эгоизм и непонимание чужой боли. Лаура Геворкян в глазах этой части аудитории стала жертвой, тихой иконой материнского страдания, которую пытаются заставить скорбеть «по уставу».
Близкие друзья и коллеги семьи, как это часто бывает, предпочли отмолчаться, ограничиваясь общими словами соболезнования. Никто не хотел оказаться меж двух огней в этой слишком личной, слишком болезненной истории. Молчание окружения лишь усиливало интригу, оставляя публику наедине с догадками.
Конфликт поколений и право на слабость
То, что произошло в семье Кеосаян-Симоньян, — это больше, чем частная трагедия. Это ярчайший пример столкновения не просто двух характеров, а двух мировоззрений. С одной стороны — традиционная, почти сакральная модель проживания горя, где скорбь — это священное право, в которое нельзя вторгаться. С другой — современный, прагматичный подход, где любая эмоция рассматривается как проблема, требующая немедленного решения.
В этой истории нет однозначно правых и виноватых. Можно ли осуждать Маргариту за отчаянную попытку удержать на плаву семью, которая тонет в горе? Она действовала единственным известным ей способом — через мобилизацию и волю. Но можно ли осуждать Лауру за то, что в 86 лет, потеряв второго сына, она больше не нашла в себе сил на эту волю? За то, что она выбрала единственное, что ей оставалось, — свое право на тишину и слабость?
Эта драма вскрывает важный социальный нерв. В нашем мире, одержимом успехом, эффективностью и силой, мы разучились принимать слабость — как свою, так и чужую. Горе стало чем-то постыдным, болезнью, которую нужно срочно вылечить, а не состоянием, которое нужно прожить. Мы требуем от скорбящих быть сильными, не понимая, что иногда величайшее проявление силы — это позволить себе быть слабым.
Заключение
История отсутствия матери на похоронах сына — это не детектив, где в конце назовут виновного. Это трагедия, в которой проиграли все. Это рассказ о любви, которая может быть разной — тихой и всепрощающей или требовательной и деятельной. И о том, как эти разные формы любви могут не спасти, а ранить, столкнувшись в момент наивысшей уязвимости.
Возможно, поступок Лауры Геворкян был не протестом, а последней отчаянной просьбой — просьбой оставить ее наедине со своей болью, дать ей право прожить ее так, как может только мать, потерявшая свое дитя. Но в отчаянной борьбе за то, чтобы спасти близкого человека от отчаяния, существует ли черта, которую нельзя переступать даже из самых благих побуждений?
А что думаете вы? Была ли «жесткая любовь» Маргариты Симоньян необходимой мерой или недопустимым вторжением в святое право матери на горе? Поделитесь своим мнением в комментариях.
Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.
ДЗЕН
Телеграм
